Весна - период тщательно прописанных сновидений: жизнь во сне не менее разнообразна и вещна, чем наяву. Особую выпуклость, реальность, зримость ночной жизни добавляет знание о том, что спишь, в то время как днём то и дело забываешься, и тогда явь становится блеклой репродукцией происходящего: фонит, рябит, дребезжит.
Появляется ощущение, что прямо сейчас, в данный конкретный момент, в эту самую секунду от меня ускользает нечто важное: нужно сосредоточиться, оставить посторонние дела (все дела кажутся посторонними), припомнить или вернуться (куда?) - ясно, речь идёт о чём-то таком, что ещё мгновение назад было здесь, вот оно: вертится на кончике языка, просится наружу, ждёт мгновения ясности, бодрствования.
События, люди, разговоры, заоконный пейзаж, музыка, новости в интернете, всё то, что при прочих равных обстоятельствах воспринимается как собственно ПРОИСХОДЯЩЕЕ, становится вдруг чем-то совершенно посторонним, сдаёт позиции, отшелушиваясь слой за слоем, обнажая нечто не вполне обозримое, не вполне различимое даже, но - живое и осмысленное.
Последние несколько дней особенно остро чувствую каким именно образом тело - что называется - одухотворяется мною. Довольно непривычное ощущение для того, кто привык в большой степени быть своим телом, отличая себя от тела чаще умозрительно, чем бытийно: если раньше подобный опыт был всегда чем-то экстраординарным, экстремальным, максимально уделённым от повседневности, то последние день или два это ощущение остаётся со мной постоянно. Интересно, что в подобном знании и чувствовании не наблюдается ничего неестественного или, тем более, сверхъестественного, я прихожу к пониманию, что эта двойственность (или даже дискретность) сопровождала меня всегда, но до сих пор оставалась неразличима, как то, что находится слишком глубоко, как фон, как задник. Тело при этом не воспринимается как внешний или посторонний предмет, но, скорее, как нечто, находящееся внутри, как некий внутренний орган, и это различение не приводит к разъятости, но воспринимается как осознанная и упорядоченная цельность: всё на своих местах, всё живёт, всё дышит, всё движется.
Ходил в лес перенимать повадки деревьев. Деревья умеют стоять - как никто другой.
Примат - существо безалаберное: постоит и уйдёт.
Дерево стоит так, будто оно - единственное в своём праве: якорь мироздания. Пока корень в земле, небеса вращаются беспрепятственно.
После нескольких дождливых дней всё преобразилось: лес вымыли и причесали, поляны стали похожи на маленькие болотца: следы ботинок наполняются водой после каждого шага.
Воздух можно кусать и держать во рту, словно мёд.
Наблюдал медленный восход неба над монастырём молчальников. Молчальники звонили в колокол - звали жить в тишине с б#жьей помощью. Но я сел под ель, сложил руки и сидел с б#жьей помощью под елью.
Хвойные ванны - это когда хвоя везде, прежде всего - в желудке и лёгких. Лёгкие наполняются хвоей на вдохе, а на выдохе хвоя оседает на дне телесной реторты - как снежинки или песчинки в паузах между порывами ветра. Ещё немного, я бы сам зазвенел как колокол, и созвал бы молчальников принять с б#жьей помощью хвойную ванну - в лесу, под мартовской елью. Звук цвета начищенной меди рождался в утробе, прокатывался - резонируя в фасциях, выплёскивался наружу, хвойные чешуйки поблескивали как золотые, медленно сыпались в воздухе.
Нам кажется, что ель пребывает в неподвижности (деревья стоят и, по-видимому, большую часть своего срока проводят во сне). На самом же деле каждое мгновение своей жизни дерево переживает не менее ярко, чем мы, оно всегда занято, при этом прекрасно осознаёт себя - от корней до кончиков листьев, и всё в нём движется, дышит, живёт.
Просто поразительно - как немыслимая сложность может в то же время быть чем-то цельным и естественным. Единое исчезает в дышащем и множащемся многообразии, и превращается в собственную противоположность, то вдруг - рассыпается на мельчайшие осколки, то снова собирается воедино.
Похожим образом являет себя лист дерева - вблизи он кажется лесом.